Сколько стоит отремонтировать язык?

Переводчики обычно пишут в блогах о конкретных практических проблемах перевода, мой же блог уже с первых постов размахнулся на проблемы философские. Хотите – можете считать это зазнайством, хотите – ностальгией по моему первому образованию на философском факультете СПбГУ. У меня же были мотивы самые что ни на есть практические: подробно, по косточкам, разобрать, как язык функционирует, поговорить о нём, как о живом организме. Как организм, язык существует в трёх ипостасях: с точки зрения его “природных” носителей, с точки зрения смотрящих извне, и наконец, сам по себе как самоценное явление, достаточно инерционное, чтобы с трудом поддаваться даже искреннему желанию носителей сделать с ним что-то новенькое.

В 1996 г. прошла реформа немецкого языка, далеко не самая удачная в его истории. Среди её неоднозначных результатов – появление стыков из трёх одинаковых согласных (Balletttruppe), замена в одних случаях слитного написания на раздельное, в других – наоборот, приближение написания слов французского происхождения к немецким канонам (пришельцев из других языков реформа практически не затронула) и т.п. Такая ловля блох обошлась налогоплательщикам в десятки миллиардов марок (и это только в Германии – а ведь реформа затронула и Австрию, и Швейцарию, и косвенно другие страны, где есть значительные немецкие общины или просто преподают немецкий язык). В общем, распилили бюджетные деньги, а кто-то от этого даже выиграл: например, преподаватели и продавцы книжных магазинов.

С крупными реформами – абсолютно та же ситуация. Какую бы экономию авторы реформы ни предлагали, всё равно на начальном этапе приходится потратиться весьма существенно – неважно, идёт ли речь о внедрении преподавания эсперанто в школах или об упрощении английской или французской орфографии, от которых страдает немалое количество школьников, в том числе носителей.

Вторая неприятная сторона реформы состоит в том, что она кого-то делает лишним. Любая оптимизация увеличивает число безработных, и языковая реформа – не исключение. Допустим, народы Европы прониклись идеями эсперанто и в самом деле вводят его в школах вместо национальных языков – пускай не всех, пускай вначале хотя бы таких “малоценных”, как словенский или ретороманский. Когда на смену языку грамматически заморочному приходит язык дешёвый и сердитый, кто страдает первыми? Разумеется, интеллигенция. В любой стране одним из основных товаров интеллигенции является искусство владения родным языком. Упрощение языка происходит одновременно с обесценением интеллигенции, революция 1917 года – тому пример (сравним язык бюрократической документации до и после).

Моё мнение: эсперантисты не потому не преуспели с внедрением своего языка, что он плох (о претензиях к нему можно поговорить в другой раз), а потому, что у них – у большинства – совесть перевешивает любые новаторские и предпринимательские порывы. Фашизм и закон джунглей (известный также под псевдонимом “социал-дарвинизм”) среди эсперантистов крайне непопулярны. Любые варианты внедрения языка, подразумевающие насилие, искоренение противников или даже выбрасывание за борт “лишних”, спускаются на тормозах на этапе обсуждения.

Тем, кто вытерпит ещё несколько постов моего философствования, обещаю предметные разговоры по конкретным языкам. Всему своё время.